Пресса

Стелла Кесаева: «Предпочитаю, чтобы художник сам расписался на своей работе, чтобы я знала, что это не подделка»

Олег Краснов, ELLE / 15 мая 2019 Стелла Кесаева: «Предпочитаю, чтобы художник сам расписался на своей работе, чтобы я знала, что это не подделка»

Коллекционер современного искусства, меценат, экс-комиссар павильона России на Венецианской биеннале Стелла Кесаева возвращается в «плавучий город» с новым проектом. Ее Stella Art Foundation проведет здесь во время биеннале собственный проект совместно с Пушкинским музеем «В конце прибывает начало…», посвященный юбилею великого Тинторетто с участием современных российских и международных художников.

ELLЕ: В 2003 году вы открыли в Москве галерею Stella Art. Изначально это был бизнес-проект?

СТЕЛЛА КЕСАЕВА: Да, сначала это была галерея. Но уже практически после первой выставки «Фигуры Америки. Между поп-артом и трансавангардом» с работами Уорхола, Вессельмана и Баскии стало понятно, что бизнесмен из меня никакой.

Мне хотелось просто показать что-то интересное, то, чего еще не было в России. Ну, и наших художников представить на высоком уровне. В те годы мы стали заново выставлять наших авторов, эмигрировавших на Запад: Илью Кабакова, Вадима Захарова, Юрия Альберта, Виктора Скерсиса, Вагрича Бахчиняна. Мы очень плотно общались с представителями соц-арта Александром Косолаповым, Леонидом Соковым.

Стелла Кесаева в павильоне России на выставке «Пустые зоны» Андрея Монастырского и группы «Коллективные действия» в 2011 году

То есть фактически галерея первой эту связь между поп и соц-артом манифестировала.

Да, сделали сознательный шаг в этом направлении. Потом мы сделали выставки Дэвида Салле, Алекса Каца, Роберта Мэпплторпа. В промежутке открыли второе выставочное пространство, где показали новые проекты московских концептуалистов, и это был своего рода прорыв.

То есть ваша страсть к разным направлениям в искусстве развивалась одновременно?

Да. До 2000 года я жила на Западе, мы часто путешествовали, посещали очень много музеев и галерей, это было познавательно. Когда вернулись в Россию, начала ходить по московским галереям — к Айдан Салаховой, Елене Селиной, Владимиру Овчаренко. Они, конечно, все титаны, — поднимали наше современное искусство. Но, конечно, им не хватало финансовой поддержки, чтобы делать большие, международные проекты. И когда я на все это посмотрела, то подумала, что надо инвестировать в наших художников, показать их на другом уровне, чтобы их искусство вписалось в международный контекст и историю.

Помню, я приехала как-то в Женеву и показала работы Андрея Монастырского местному галеристу — это были вещи с выставки «Земляные работы», которую мы делали. Он посмотрел и воскликнул: «Это просто гениально!» Тогда для меня это был «звоночек» — значит, я действительно на правильном пути. Так я начала развивать эту идею продвижения.

А концептуалисты с тех пор — моя страсть. Это искусство, которое заставляет думать, которое хочешь понять. С очень тонким смыслом.

В 2013 году Вадим Захаров с выставкой «Даная» представлял Россию в Венеции на биеннале. В экспозиции тогда шел настоящий золотой дождь из специально отчеканенных монет

Искусство всегда должно заставлять думать?

Искусство должно вызывать эмоции. Это может быть и восхищение, и отторжение, не важно. Если эмоции есть, то потом ты невольно все равно думаешь — почему тебе это запало в душу, почему ты это вспоминаешь, или наоборот, чем вызвало неприязнь.

Вот, например, в одной из пространств вашего фонда висит вполне нейтральный портрет Алекса Каца. Можете вспомнить, какую эмоцию он у вас вызвал?

Алекс Кац абсолютно узнаваем. Вы увидите любой его портрет или картину и скажете: «Это Кац!» Его невозможно ни с кем перепутать. Эмоция — в узнаваемости.

Выставка «Даная» Вадима Захарова в павильоне России в Венеции в 2013 году

Да, это правда. Но почему вы ее купили? Инвестиционная привлекательность классика или просто рефлексивно, для себя?

Почему — очень хороший вопрос (смеется). Это была, безусловно, правильная покупка. Например, национальный Музей американского искусства Уитни обладает большой коллекцией работ Алекса Каца, как и многие другие музеи. Когда мы познакомились, он был звездой…

А то, что узнаваемый… Знаете, можно по пальцам пересчитать художников, которые узнаваемые, которых ни с кем не перепутать. Это и есть высший пик сознания, что ты находишься перед настоящим искусством.

Сколько вы продержались в галерейном бизнесе?

Очень недолго, мне кажется, около года. Я достаточно быстро поняла, что я скорее коллекционер, а не галерист. Я, например, уверена: все, что у меня есть в коллекции, это вещи, которые найдут свое место в истории. А с точки зрения галериста, они могут быть и не слишком привлекательны, потому что они абсолютно некоммерческие.

В 2015-м российский павильон заняла концептуалист Ирина Нахова с выставкой «Зеленый павильон»

Этой осенью ваша старшая дочь Илона собирается открывать галерею в Москве. Что вы ей сказали первым делом, когда узнали об этом?

Я сказала, что, может быть, это правильно. Потому что сейчас совсем другое время и она человек другого поколения. Посмотрите, что происходит в Москве с современным искусством — раньше такого не было. Просто настоящий бум! В недавнем прошлом большинство шарахалось: «Да вы что, это такой ужас, современного искусства вообще не существует!»

Вы в интервью недавно сказали, что у вас с дочерью разное восприятие искусства. Что это значит?

Она училась в Sotheby’s в Лондоне и Нью-Йорке, закончила экономический университет в Лондоне. И она рассматривает искусство с точки зрения бизнеса и инвестиций.

То есть она смотрит на искусство и думает, сможет ли она это продать?

Когда она думает о галерее, то конечно — да. А я вот на искусство смотрю как на наследие. То, что я сейчас покупаю, возможно, найдет свою нишу в истории. Мне хочется в это верить.

Стелла Кесаева и классик итальянского искусства Яннис Кунеллис во время совместного проекта Stella Art Foundation и Пермского театра оперы и балета

Свою коллекцию вы в основном пополняете на аукционах. Почему?

Потому что на аукционе ты всегда можешь найти что-то интересное, в том числе работы российских художников. Причем, аукционы могут быть разные, это не обязательно Christie’s или Sotheby’s. Существуют и более камерные, вроде Dorotheum в Австрии. И цены там бывают более привлекательные.

Помню, где-то в средней Америке на торгах продавали очень хорошую работу Михаила Рогинского. Я очень жалею, что я ее не купила — она стоила копейки. Вот на таких аукционах можно найти вещи, которые вы потом не купите нигде.

В галереях это будет стоить значительно дороже, потому что каждая галерея занимается своими художниками. А аукцион это такая история — можно неожиданно купить вещь по хорошей цене.

А в мастерские к художникам заходите? Или предпочитаете дистанцироваться?

Я предпочитаю работать и покупать только у живущих художников. Потому что если я рассматриваю искусство как наследие, как инвестицию в будущее моих детей и внуков, то это, конечно, должен быть ныне живущий художник, который сам распишется на своей работе, и я буду знать, что это не подделка.

И потом, большая часть коллекции состоит из произведений, которые мы показывали на выставках в Фонде. Эти вещи для меня дороги, потому что это часть выставочного проекта. Это то, во что мы вложили силы, эмоции, финансы, это воспоминания о разговорах с художниками. Это часть моей жизни. Я ни в коем случае не говорю, что у меня самая лучшая коллекция. Она просто очень личная, очень моя. И приносит мне удовольствие. Я смотрю и вспоминаю, как это было, где это было, что это было. У себя дома перевешиваю работы.

Вот, были недавно на выставке Андрея Филиппова, приехали поздно, уже никого, кроме него и его друга, художника Константина Звездочетова, не было. Последнего даже не сразу узнала, но тут же вспомнила, как люблю его картину «Че Гевара», которую когда-то купила. И вот после разговора подумала, что надо ее дома повесить, как с выставки вернется.

Куратор Удо Киттельман, работавший над проектом «Даная», Стелла Кесаева и художник Вадим Захаров на фоне работы Алекса Каца из личной коллекции Кесаевой

Можно сказать, что у вашей коллекции нет определенной направленности?

Это искусство конца прошлого и начала нынешнего столетия. Около 1000 произведений. Большую часть составляют работы, которые были на наших выставках.

Получается, человек, посмотревший, например, каталог коллекции Стеллы Кесаевой, ничего про нее не поймет?

Не поймет! (смеется) Дело в том, что некоторые работы западных художников я покупаю без особой системы. Например, Дэмиена Херста купила на благотворительном аукционе. Какие-то работы могу купить спонтанно — пришла в галерею, мне понравились. Грэг Мартин так у меня недавно появился.

А вот то, что касается русских художников, то это всё работы, к которым у меня страсть. Моё личное отношение, мои переживания.

Проектов вы провели за эти годы очень много. И, судя по всему, русская часть коллекции стала огромной. Расстаетесь с чем-то, продаете?

Никогда! И пока не собираюсь. А проектов мы действительно сделали больше 100, начиная с 2003 года.

Как вы воспринимаете попытки продвижения российского искусства последних лет — выставки, дар коллекционеров и художников Центру Помпиду? Поднимают ли они новую волну интереса в международном поле, как это было в перестройку?

То, что Помпиду заинтересовался нашим искусством, это правильно. Лишь бы это начинание не умерло на корню, не было одноразовой акцией. Меня пугает всегда то, что наши художники так сильно преклоняются перед Западом, что готовы отдать все бесплатно. Не задаются вопросом — а может быть лучше не отдавать? Может быть подождать?

Фонд Владимира Потанина и Ольга Свиблова, организовавшие выставку в Бобуре, молодцы, конечно. Русское современное искусство прозвучало очень мощно. Но я решила дистанцироваться от этого проекта.

Художники не обиделись?

Кто-то, возможно, обиделся, потому что меня Ольга просила дать конкретные работы. Я сразу дала ответ, что я вне игры. Честно сказала. Я делала выставку Юрия Аввакумова, каждую его вещь обожаю, люблю этих летающих пролетариев — как я могу их просто так взять и отдать?

Посмотрим, что будет дальше. Что сделает Помпиду с подаренными работами, как будут дальше ими распоряжаться — положат на склад или будут выставлять. А я еще не раз выставлю работы из коллекции.